В 1223 году, когда русские впервые столкнулись с монгольской разведкой боем в западных степях, возглавляемой Джебе и Субудаем, после того как она прошла на север через Кавказ, русские, конечно, не знали, кто такие монголы. Но они осознавали, какого рода это люди: того же, что половцы. С десятого по начало тринадцатого столетия, в так называемый киевский период, Русь имела обширные возможности для знакомства с центральноазиатскими кочевниками-скотоводами, от хазар до печенегов и половцев (кипчаков). И русские знали, что монголы не являлись православными христианами, они были «погаными». После монгольской победы на реке Калке русские были рады видеть, что они ушли, хотя летописец признавался, что не знает куда, и выражал надежду, что они никогда не вернутся.
Но монголы, разумеется, вернулись и между 1237 и 1240 гг. завоевали всю лесную зону Руси. Русь оказалась подчинена монгольской власти, сначала в лице Великой Монгольской империи со столицей в Каракоруме, позже — улуса Джучи на Средней Волге. Термин «Золотая Орда», ныне общеупотребительное обозначение улуса Джучи, является ретроспективным русским изобретением XVI в., которое никогда не встречается в средневековых источниках; термин «Кипчакское ханство» — современное научное изобретение, экстраполяция географического понятия «Кипчакская степь» для описания главной части Джучиева улуса. Средневековые русские авторы чаще всего употребляют термин «Орда» или, позже, «Волжская Орда». Ликвидация монгольской власти традиционно связывается со «Стоянием на реке Угре» в 1480 г., но это событие не приобретало такого значения в глазах русских людей ранее середины XVI столетия8. Предшествующий период традиционно определяется как эпоха «татарского ига», термином, который был изобретен в XVI в. не русскими, а европейцами, и не проникал в русские тексты до второй половины XVII в.9 Следовательно, современный научный словарь относительно монгольского периода русской истории далеко ушел от того, что имеет место в средневековых русских источниках; и такая анахроничная терминология ведет к искажению средневековых русских представлений о монголах.
Очевидно, что в отношении более двух с половиной столетий монгольской власти невозможно однозначное суждение, было монгольское влияние «хорошим» или «плохим», хотя историки, конечно, не переставали пытаться сделать это. Монгольское завоевание входит в число наиболее спорных вопросов русской историографии. Одни авторы считают, что монголы не оказали воздействия, большинство полагает, что оно было исключительно негативным, стало причиной русской отсталости и даже варварства, а по мнению абсолютного меньшинства, монгольская власть имела, по крайней мере некоторые, выгодные последствия. Отводя такие упрощающие подходы, мы можем отметить, что взаимодействие Руси с монголами не было неизменным во времени, пространстве и по отношению к разным общественным слоям, но представляло собой постоянно меняющийся калейдоскоп противоречивых элементов, что было свойственно для всех частей Монгольской империи. Современная русская враждебность к монголам есть часто смесь средневековой и восходящей к раннему Новому времени религиозной антипатии с современными национальными, европейскими, расовыми и культурными предрассудками. В наши дни не только русские интеллектуалы, но большинство русских явно стесняются мысли, что «нецивилизованные» средневековые кочевники завоевали «цивилизованную» Русь. Исторические теории, которые пытаются обойти это «пятно на русской чести» путем более позитивного взгляда на монгольскую власть, такие как геополитическая теория евразийства, обычно становятся оправданием российского империализма и имеют небольшую научную ценность.
Интеллектуальное, социальное и культурное взаимодействие монголов и оседлых народов на периферии Монгольской империи может быть лучше понято в рамках русско-монгольских политических и экономических отношений. Как и в некоторых других странах, монголы оставили нетронутой политическую структуру Руси, предпочтя манипулировать русской княжеской династией, а не сместить ее. Даже если монголы не держали гарнизонов в русских городах, а оставались главным образом в степи, монгольские администраторы оказывали значительное влияние на события в лесной зоне. Неудивительно, что русские, как многие оседлые народы, завоеванные монголами, позаимствовали немало военных, фискальных и административных институтов у монголов, из которых легче всего распознать знаменитую монгольскую почтовую службу, ям. Монгольские дипломатические обычаи были усвоены, но применялись после свержения монгольской власти Московией, русским государством раннего Нового времени, только в отношениях с «восточными» народами, хорошо знакомыми с «восточными» нравами, а не в контактах с европейцами. Само монгольское завоевание было, конечно, предельно разорительным. Понадобилось столетие, чтобы экономика восстановилась, но восстановление произошло, о чем свидетельствует возобновление выпуска серебряных монет и строительства каменных зданий, в первую очередь церквей. Присоединение Руси к евразийскому Шелковому пути облегчило выгодную международную торговлю в городах, связанных с рекой Волгой.
Средневековая Русь была «рукописной» цивилизацией; книгопечатание не существовало на Руси до второй половины XVI столетия, а серьезную роль приобрело только столетием позже. Русь также испытывала недостаток интеллектуального наследства, обычно ассоциирующегося у европейцев с античной интеллектуальной традицией (классическим древнегреческим и древнеримским наследием), университетами, римским правом и Ренессансом. На Руси были интеллектуалы, преимущественно из духовенства, образованные и сведущие в Священном Писании и патристике, но они не проявляли склонности к политической теории или каким-либо обобщениям и были много менее космополитичны, чем средневековые армянские хронисты. Эта масса культурных «недостатков» окрашивает любые попытки выявить влияние монголов на духовную культуру Руси. Вообще данные о социальной и культурной истории немногочисленны. Монгольское влияние на «более высокую» русскую культуру, которая была исключительно православной христианской, в сфере литературы и искусства отсутствовало (за исключением налогового иммунитета для Русской православной церкви, который лежал в основании ее финансовой возможности спонсировать церковное строительство, иконописание и летописание). По иронии, Русь не могла подвергнуться влиянию летописной традиции Джучиева улуса, поскольку последний таковой не имел.
Непрямой характер монгольского политического господства давал русским возможность трактовать свое подчинение монголам уникальным для истории Монгольской империи образом. В общем и целом, с оговоркой о свойственных децентрализованной рукописной культуре непоследовательностях, русские избегали признавать, что они были завоеваны. Летописи описывали реалии монгольской власти — русские князья ездили на поклон к монгольским ханам в Каракорум и Сарай, монгольские должностные лица проводили переписи и собирали подати в русских княжествах и городах-государствах, монгольские карательные экспедиции подавляли политическое сопротивление, но летописцы чаще говорили, что монголы «взяли» или «разграбили» города Руси, чем использовали терминологию, указывающую на потерю суверенитета, на завоевание. Действительно, русские авторы иногда определяли Русь как улус хана, но не соотносили это представление с повествованиями о монгольских кампаниях 1237–1238 и 1239–1240 гг. Поскольку русские избегали определенного признания монгольского суверенитета, понятно, что средневековые русские источники никогда не отмечали какое-либо «освобождение» от «татарского ига», тем более что последнего термина тогда еще не существовало. «Интеллектуальная уступка» зависимости от иноземной власти, выраженная в идее, что русские были «в воле» монголов, была усложнена постоянным признанием на Руси легитимности династии Чингисидов. Только законные ханы именовались «царями», их сыновья (по-тюркски «султаны») «царевичами», их жены (ханши) «царицами». Когда это было политически целесообразно, русские использовали чингисидскую легитимность против не принадлежащих к династии «делателей ханов» в улусе Джучи, таких как Мамай и Едигей, и даже против великого среднеазиатского завоевателя Тимура, обвиняя их в, быть может, единственном политическом преступлении, в котором они были неповинны, — в узурпации титула «хан» или совершении государственной измены. Даже после распада Джучиева улуса Россия продолжала признавать достоинство Чингисидов (в отношении таких государств-наследников улуса Джучи, как Казанское и Крымское ханства, возглавляемых Чингисидами, выбора не было), и одновременно изобретались (в XVIв.) исторические схемы, в которых утверждалась идея о непрерывной преемственности между Киевским государством и Московией, как если бы монгольского завоевания никогда не было.
В период монгольской власти и даже позже у Руси было мало альтернатив тесным социальным контактам с монголами. Русские князья, знать, представители духовенства, купцы, ремесленники и холопы посещали ханов улуса Джучи в Сарае или кочующей Орде, монгольские должностные лица пребывали в лесной зоне, а монгольские вельможи, купцы, должностные лица и послы часто посещали русские города. Русь знала монгольское общество изнутри и извне. До принятия в улусе Джучи ислама было заключено несколько династических браков между Русью и монголами (жены-монголки принимали при этом православие). После принятия ислама и позднейших политических потрясений в Джучиевом улусе в середине и конце XIV столетия монгольские иммигранты в лесной зоне иногда переходили в христианство. Но несмотря на знание русскими монгольских обычаев в Орде и у себя дома, они не заимствовали монгольские социальные практики, а монголы, в отличие от некоторых других регионов, таких как Китай, не пытались внедрить свои социальные обычаи. Правителей Руси не поднимали на войлоке при возведении на престол. Русское неприятие рукопожатия через порог не идентично монгольскому запрету наступать на порог жилища. Свойственное русской элите затворничество женщин в теремах не имеет монгольского происхождения. Насколько мне известно, русские никогда не разделяли монгольские обычаи по части правильного способа забоя скота, неправильного использования пролитой воды или очищающей функции огня.
Показывая свою приверженность культурной стратегии, широко распространенной в Средневековье на религиозном пограничье, котоую я назвал «идеологией молчания», русские источники игнорировали или оставляли небольшое пространство невраждебным контактам между Русью и монголами, в лучшем случае отмечая их лаконично и без комментария, в то же время не жалея слов в обличении монголов как неверных, варварских слуг сатаны, за их набеги и поборы. Если русский князь, пользовавшийся расположением летописца, обращался к хану за политической поддержкой или получал монгольскую военную помощь в междукняжеских конфликтах, летописец отмечал этот факт и двигался дальше. Если, с другой стороны, русский князь, враждебный летописцу, действовал таким же образом, он оказывался виновным в предательстве и ответственным за пролитую неверными безвинную христианскую кровь ради своих эгоистических политических интриг. Русские летописцы изображали русско-монгольские отношения сквозь призму языка и идей Священного Писания; действительно, некоторое число русских рассказов о событиях может быть вымышленными проекциями религиозных образов. Религиозный в основе негативный образ монголов в русских источниках был постоянным влуса так ослабил монгольскую мощь, что некоторые авторы характеризовали даже ханов в неуважительном и сатирическом духе.
Этот интеллектуальный фильтр приводил к самоцензуре значительной части знаний русских о монголах в русских источниках. Русские паломники оставили детальные описания Константинополя, превозносили его христианские памятники, прославляли его храмы, иконы, фрески и чудеса. Вероятно, оба Сарая посетило большее число русских, чем когда-либо видело Святую Софию, но русские впечатления от сарайских дворцов, акведуков, мечетей и мусульманских образовательных учреждений никогда не были записаны. Армянские авторы оставили описания этнографических особенностей монголов, русские — нет.
Русские признали, что монголы обратились в ислам, начав использовать негативные термины, прилагаемые к мусульманам, и оскорбления при изображении их, но мало интересовались самим исламом. Даже в середине XVI в. русский автор изображал картину полного вооружения светских и духовных лиц в Казанском ханстве. Тем не менее русские не вступали в интеллектуальные оценки ислама и религиозные диспуты. Русский купец XV в. знал достаточно об исламе, чтобы притвориться мусульманином с целью вести дела в Индии, но никто из русских не осмеливался описать подобный опыт. Доминирование религиозных оценок монголов в русских источниках объясняет относительную редкость упоминаний о них как о «кочевниках», о их «кочевании» или «кочевнических стоянках». Русские знали (у русских князей здесь не было выбора) точные маршруты монгольских перекочевок, где находилась кочевая Волжская Орда в каждый сезон, но легкая пригодность религиозных инвектив делала для книжников излишним изображение монгольского образа жизни. Сходным образом, по-видимому, этнические негативные характеристики монголов как хитрых, склонных к обману, злобных или жестоких только внешне имеют сходство с современными расовыми стереотипами, ибо в глазах средневековых русских монголы олицетворяли эти пороки потому, что они не были православными христианами, а не потому, что они были монголами; стереотипы носили религиозный характер.
Хотя русские знали монголов «изнутри», последние были для русских «внешней» силой, чужими. Конечно, социальная дистанция между русскими и монголами могла быть сглажена на время в интересах правящих или аристократических кругов и социальной иерархии, как когда русские обменивались с ногайскими мирзами или крымскими ханами дарами из птиц или собак для придворной забавы или охоты, но такие дипломатические вежливости не могли преодолеть фундаментального религиозного барьера. С монгольскими иммигрантами, Чингисидами или представителями знати на великокняжеской службе, обращались с должным вниманием и уважением, но они не могли «присоединиться» к русскому обществу, если не принимали православие. Очевидно, они не могли вступать в браки с представительницами русских княжеских и аристократических семей, если оставались мусульманами. «Стеклянный потолок» для монголов в России раннего Нового времени был религиозным.
Утверждения, будто Россия была государством-наследником улуса Джучи или даже Монгольской империи, колеблются с изменением оценок природы монгольской политики. Во время холодной войны Россию демонизировали как продолжение античеловечного варварского тоталитарного монгольского восточного деспотизма. Новейшие исследования делают акцент на коллегиальных элементах монгольской политической структуры, сопровождаясь утверждениями, что русские заимствовали такие монгольские институты, как курултай, или такие джучидские институты, как диван или четыре карачи-бека, утверждениями, которые я не нахожу убедительными. Современные сторонники теории, что Россия была государством-наследником Орды, делают ударение на русских институциональных заимствованиях из Орды, присутствии большого количества татар на русской службе, интеграции иммигрантов из Орды в русскую аристократию (представления о чем часто основаны на легендарных генеалогиях, призванных определить этническое происхождение знатных родов), определениях русского царя как «белого (т. е. западного) хана», и даже как Чингисида (Иван IV Грозный) и присоединении к России Казанского (в 1552 г.) и Астраханского (в 1556 г.) ханств, приведшего к добавлениям «царь казанский» и «царь астраханский» к уже и так пространному титулу Ивана IV. Хотя данные, положенные в основу этой теории, в основном достоверны, яполагаю, что вывод неверен.
Русские заимствования монгольских институтов, монгольская иммиграция и знание русскими монголов не делали Московию государством-наследником улуса Джучи, а тем более Монгольской империи. Россия позволяла своим степным соседям обращаться к московскому правителю как к «белому хану», и несомненно русские дипломаты понимали значение этого термина. При этом русские никогда не употребляли его сами; в московском придворном самосознании Московия не управлялась «белым ханом». Ее правящие круги воспользовались этой лестью для продвижения собственных претензий на власть над степью. Иван IV приобрел титулы «казанский» и «астраханский», но не Джучиева улуса. Он не пытался воссоздать его рубежи. Иван никогда не претендовал на титул «хана улуса Джучи», а тем более великого монгольского хана. Россия была славянским, оседлым, православным христианским государством; ее придворная элита не идентифицировала себя с Монгольской империей или улусом Джучи. Русские посольские документы XVI в. используют гораздо более «восточную» терминологию, чем аналогичная русская терминология, при описании Стамбула, при этом не применяя английскую или шведскую терминологию более, чем русскую при описании Лондона или Стокгольма. Подтекстом этого примера является то, что Россия была ближе к Англии или Швеции, чем к Османской империи: неуловимая, но осязаемая рефлексия русского самовосприятия своей «европейской», христианской идентичности.
Монгольское влияние на Русь включало некоторые элементы, характерные и для других периферийных оседлых обществ, оказавшихся под властью Монгольской империи, но в то же время и такие, которые являлись уникальными. Анализ этого влияния в общемонгольском контексте продолжает проливать новый свет на русское восприятие монголов. Масштаб монгольского воздействия на Россию нуждается в дальнейшем исследовании в рамках вопросов, при каких обстоятельствах монголы выбирали управление завоеванными регионами непосредственно, а когда оставляли у власти местные династии, какие монгольские политические, административные или экономические институты были заимствованы теми или иными оседлыми обществами, завоеванными монголами, как монгольское влияние на завоеванные народы изменялось под воздействием такого культурного фактора, как религия. Идея о некогда завоеванных оседлых государствах как «государствах-наследниках» монгольских государств нуждается в дальнейшем анализе.
Чарльз Гальперин, научный сотрудник Индианского университета в г. Блумингтон (США)